23 марта рижанину Евгению Кармазину исполнилось 95 лет. Несмотря на солидный возраст, он по–прежнему дважды в день делает зарядку: утром занимается целый час, а в обед дополнительно разминается 40 минут. У него под кроватью лежат 5–килограммовые гантели. Кроме того, он прекрасно рисует. Берет в руки кисточки тоже каждый день. Свои картины дарит родственникам, соседям и даже докторам, чтобы лучше о нем заботились. "Можно сказать, живопись меня лечит!" — смеется художник, который встретил корреспондента любимой "Вести Сегодня" в характерной для творческих людей беретке. На спинке стула висел пиджак, щедро увешанный наградами. Я заметил две Красные Звезды, медали "За отвагу", "За боевые заслуги", "За Сталинград", "За Кавказ". Евгений Владимирович освобождал и Ригу от немецко–фашистских захватчиков. Парадокс в том, что за всю войну он ни разу не встретил ни одного живого фрица.
Видел их только с дальнего расстояния в бинокль. А все потому, что служил скромным техником по эксплуатации самолетов. За всю войну он обеспечил 300 боевых вылетов штурмовиков, громивших фашистских агрессоров. В его полку было немало Героев Советского Союза, которые совершали настоящие подвиги. Задача самого Кармазина была проста: вверенная ему боевая техника должна была работать безупречно.
Хотя он тоже был ранен. Из него вытаскивали осколки. Дело в том, что в его обязанности входил поиск и доставка обратно на военный аэродром подбитых в воздухе самолетов. Шустрого Евгения, отправлявшегося на передовую, не раз засекали немцы, которые начинали нещадно бомбить место вынужденной посадки, чтобы уничтожить эвакуационную группу. Слава богу, судьба его берегла.
— Я отвечал за моторную часть. Конечно, знал двигатели как свои пять пальцев. Потом приходил специалист по приборам. Затем свое добро давал оружейник. Он проверял пушку, пулемет и прочее. После чего шел доклад: "Самолет готов к боевым действиям!" — рассказал Евгений Владимирович, который обслуживал знаменитые штурмовики Ил–2 конструкции Ильюшина. Это были самые массовые боевые самолеты 40–х годов.
Они принимали участие в боевых операциях на всех театрах военных действий ВОВ. В Красной армии они получили прозвище "горбатый" за характерную форму фюзеляжа. Это были настоящие летающие танки. За способность переносить повреждения немецкие летчики даже завистливо назвали их "бетонными самолетами". А у наземных войск вермахта они пользовались дурной репутацией и заслужили несколько нелицеприятных прозвищ: "мясник", "мясорубка" и даже "чума".
— Тем не менее нам тоже сильно доставалось. Летчики нашего полка были очень храбрыми. Они сбрасывали бомбы на линии огня по определенным целям, а потом, отстрелявшись, должны были как можно быстрее вернуться домой, как мы говорили. И тут–то их поджидали фашистские "мессера", которые совершенно неожиданно выныривали из облаков. Это была настоящая охота не на жизнь, а на смерть.
К сожалению, я видел немало случаев, когда ребята погибали уже при самой посадке. Когда летчику удавалось благополучно сесть и он не был ранен, то лично прибывал к командиру аэродрома и показывал на карте местности, где находится его самолет. Скажем, в таком–то районе, на пахотном поле, на "животе", "без колес". Тогда я отправлялся в указанный квадрат. Должен был принять четкое решение: либо подорвать машину, либо эвакуировать ее по частям.
Если повреждение оказывалось легким, можно было оттащить самолет в аэродромные мастерские. Там меняли двигатели, заделывали дырки в плоскостях, которые оставляли вражеские зенитки. Самое лучшее, если подбитый штурмовик все же можно было прицепить так, чтобы он катился на своих колесах. В этом случае хвостовое оперение мы ставили на грузовик. Я садился рядом с водителем.
После чего мы мчались в расположение своих. Конечно, нервы были на пределе. Не дай бог подорвут. Иногда дефекты устраняли прямо на месте. Например, пробит радиатор — масло ушло, мотор греется. До аэродрома нельзя было дотянуть. Хорошо, если успевали починить. Но часто немцы начинали ожесточенный обстрел из минометов. Били с большого расстояния.
Ближе сунуться не решались. Я видел их из бинокля: бегали маленькие, как тараканы. Огонь порой был очень плотным. Я боялся даже не пуль, а мин, которые доставляли нам большие неприятности. Смотришь — опять колеса повреждены или радиатор пробит. Вся многочасовая работа насмарку!
На моем самолете летал первый в нашем полку Герой Советского Союза Владимир Опалев. Он умер 5 лет тому назад. Жил здесь же, в Болдерае. Воспитывался в детском доме. Во время войны он постоянно крутился на нашем командном пункте, рвался в воздушный бой. Очень отважный был летчик. И смерть его пощадила. Хотя среди военных летчиков очень мало было тех, кто начинал в самом начале войны и дожил до Победы.
Тогда ненависть к врагу была выше жизни. Мой первый командир полка, майор Владимир Землянский, направил свой штурмовик в гущу немецких танков. Ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. На другом моем самолете Анатолий Москальцов пошел на таран над морем в Крыму. Ему по рации было приказано вывести самолет, а он не подчинился. Немец тоже не хотел сворачивать. Так они и столкнулись лоб в лоб. Конечно, не было смысла что–либо восстанавливать. Одна груда металла.
Кстати, поначалу на самолетах этого типа летал один летчик, а потом еще добавили стрелка. У Москальцова стрелком была одна очень красивая девушка. Мы потом говорили, что он спас ее от неминуемой гибели. А все потому, что она от него забеременела, и начальник штаба отправил ее с фронта подальше в тыл. Парень же, который ее заменил, только–только окончил 10–й класс средней школы. У него тогда был самый первый вылет, и он сразу погиб.
— А откуда вы родом?
— Я родился на Украине в городе Полтава. Войну встретил 22–летним парнем в городе Энгельске Саратовской области. Окончил механический техникум, а потом попал в школу пилотов, где обучали молодых летчиков. Поскольку у меня был выходной, я пригласил знакомую покататься на лодке по Волге. Мы смотрели друг на друга влюбленными глазами. Такая романтика! Но даже поцеловаться не успели… Вдруг заметили, что по берегу народ бегает. Кричат: "Война! Война!"
Вернулись, тут и выяснилось, что на СССР напали немцы. Всех сразу же собрали на стихийный митинг. И уже на второй день из Москвы поступил приказ на базе наших учебных самолетов образовать боевой полк. На каждую машину установили пушки, пулеметы. Вскоре мы полетели на Южный фронт под Ростов. Правда, тогда у нас еще были простенькие бипланы Р–5 с двойными крыльями — "кукурузники".
Это был один из самых массовых советских самолетов в 30–х годах. На фронте они могли действовать только ночью — днем их очень легко было сбить. Да и ночью их "высвечивали". Хорошо, что вскоре мы получили Ил–2 из Куйбышева. Тогда нас перебросили уже под Сталинград. Стояли в 150 км от передовой. Стали громить врага. И тут же начали появляться Герои Советского Союза. Дубенко, Дагаев, Гофман. Последний (он умер в 1955 году) даже дослужился до генерала. Более того, выпустил немало книг на военную тему. Стал членом Союза писателей СССР…
А после завершения Сталинградской битвы нас перебросили в Керчь, потом в Севастополь. На Малой Земле я вступил в партию. Билет члена КПСС мне вручал лично Леонид Ильич Брежнев, который был начальником политотдела.
— Когда начали моржевать?
— В 43–м году. Мы тогда стояли уже под Елгавой. Рядом в лесу был полевой госпиталь для "черепников". Так называли тех, кого в голову ранили немецкие снайперы. Они лежали в больших палатках. Однажды я отправился на лыжную прогулку. Смотрю, на берегу речушки стоит какой–то голый дед. Подошел к нему поближе. Увидев меня, он накинул на плечи белый халат. "Дедушка!" — обратился к нему. И услышал в ответ: "Я не дедушка, а майор медицинский службы!"
Так и познакомились. Узнав, что я тоже хочу моржевать, он посоветовал действовать постепенно. Мол, сначала приучи ноги к холодной воде. Я с гордостью ему сказал, что давно уже по утрам снегом обтираюсь. Договорились плавать вместе. Так и втянулся. Потом, в Риге, даже специально устроился работать на одну спасательную станцию, чтобы можно было окунаться в любое время года. Дежурил по ночам. Всегда перед сном отправлялся к квадратной проруби для водолазов размером 4 на 4 метра.
Опускался в воду по специальной лестнице. Плавал от одного ледяного края до другого. Было так приятно!
Ощущения потрясающие! Ярко светила луна. Вокруг была только замерзшая Двина и я. Когда вылезал обратно, как следует растирался полотенцем. Чувствовал себя просто великолепно. За ночь делал несколько заходов. А когда моржевал на море, то, помню, ко мне подошел фотокорреспондент, попросил попозировать. Но там было мелко, поэтому я предложил ему сбегать вместе на глубину. Конечно, он отказался.
Меня часто спрашивают, в чем секрет моего долголетия. Я с детства дружу со спортом. Никогда не курил и не пил. На фронте махорку менял на дополнительные продукты. Вода — это моя стихия. Во время войны, когда я искал один самолет, мне даже пришлось форсировать Волгу, хотя она шириной 800 метров. Кругом плавали трупы. Но больше хлопот доставляли мазутные пятна. Я их руками разгребал. Когда переплыл, попросил ребят дать какого–нибудь керосина, чтобы помыться. Потом обсушился и пошел дальше.
Я считаю, что моржевание — это чудо из чудес. В свое время мне нравилось рыбачить на Киш–озере. Однажды там собрались моржи. Тогда я все с себя скинул и к ним присоединился. Все так и ахнули. Они на рыбалке сильно намерзлись. А я без всякой подготовки пошел купаться. Но у меня очень чувствительный организм. Когда раздеваюсь, температура сразу сама автоматически поднимается. Тело словно живое: понимает, что сейчас у него состоится встреча с ледяной водой.
За всю жизнь я никогда и ничем не болел. У меня по жизни всегда была такая установка: чем старше, тем моложе. Недаром говорят, что человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Я все время молодой! Во всяком случае 95 мне только по паспорту. Кроме того, я никогда не боялся физических нагрузок. Перед самой пенсией работал на Рижском электроламповом заводе. В самом горячем цехе, где варили стекло.
За день я перетаскивал по 50 тонн сырья. Вокруг только удивлялись. Я начинал с 20 тонн, а потом втянулся. Оставался на вторую смену. Зато получал прилично — свыше 400 рублей. И пенсию заработал большую — 120 рублей. Правда, потом она превратилась в 120 латов. А сейчас получаю 140. Надеюсь, к моему столетию сумма еще подрастет, — усмехнулся наш никогда не унывающий читатель.
